Хуторяне.

Хуторяне Янис Ошманис и другие узнали убитого. Они назвали имя Алекса Силиня. Командир группы доложил об этом обер-лейтенанту.
— Алекс Силинь, — повторил Кох почти торжественно, — один из основателей «Красной стрелы», командир взвода партизан. Если бы взяли живым, хоть раненым, я представил бы вас к железному кресту. Живой Алекс Силинь нам дороже золота. Нужные нам сведения мы вытащили бы из него щипцами — мастера на это у нас есть. И эта огромная чудовищная банда была бы наконец у нас в руках. Вы хоть понимаете, какую неисправимую ошибку допустили?!
Командир взвода только беспомощно разводил руками, от страха перед начальством у него присох к нёбу язык.
Вскоре весть о нелепой, преждевременной гибели Алекса Силиня достигла Карлиса Мачиня и глубоко огорчила его. Мачинь распекал Столбова и Стрельникова за то, что они отпустили его одного в «Путькалны».
— Нет, чтоб меня спросить — я сразу сказал ба, что здесь свирепствуют ягдкоманды Коха и Радека.
— Не спрашивал он разрешения ни у кого, — оправдывался Михаил Стрельников, расстроенный не меньше Мачиня.

Проведем маленький эксперимент.

Проведем маленький эксперимент. Установил сегодня на этот блог хитрый плагин, с помощью которого ниже поста выводиться список заголовков других постов, на которых присутствуют те же теги. Постов мало, теги все разные, поэтому выведем эти теги искусственно. Напишем несколько предложений, в которых будут те теги, которые были в прежних статьях.
А начнем прямо с первой статьи, там был тег слезы, вот мы его и выдели первым. И поглядим потом, что у нас в итоге получится. Правда для хотя бы трех анкоров, надо и текста не меньше тысячи знаков. Так что придется наливать здесь воды побольше. Авось прокатит, не застрянет.
Поехали теперь дальше, по нарастающей, теперь за вторую статью возьмемся. Нукась-ка, нукась-ка, что у нас там дальше пошло, во, совсем некстати, какой-то там парашютист. А вообще какая мне к черту разница, нехай парашютист будет, что от этого изменится. Не на конкурс блоггеров страницу выставлять буду. И так сойдет. Получается и со вторым анкором разобрался.
Пошли дальше. Третья пролетает, там пока ничего не вставил, поэтому ее пропускаем, значит четвертую берем. А там – эволюция. По мне и это сойдет, слово красивое, звучит громко.
На том и остановимся. Все что хотел, то и сделал. Сейчас опубликуем и посмотрим что получилось.

Такова наша жизнь.

Веселый клоун, а таким его считали все, кто его знал,  книги любил читать. Он очень читать книги любил. Все свое свободное время клоун отдавал чтению книг. Свои репризы он серьезно  размешивал вставками и отрывками из любимых им произведений, художественных произведений. Но его выступления все реже сопровождались смехом его зрителей. А однажды даже плакать стал маленький мальчик. И одна известная журналистка назвала этого комика в своем репортаже трагиком, добился того, чего не желал добиться. Клоун не понимал, что вообще стряслось.
А ответ был очевиден. Клоун из юмориста обратился в мыслителя. А люди приходили на его выступления не затем, чтобы слушать проповеди и умности, а душой отдохнуть. Но юмором клоун уже не выделялся. Из него несло размышлениями о жизни и бытие.  А клоун не только читал, но и начал сам писать книги. И читая его книги люди смеялись от души. То, что со сцены не виделось смешным, в книгах его  очень веселило.  Повествование на этом и завершается.

Отойдя от крутой лестницы.

Она испугалась. Эхо ей совсем не нравилось. Она, конечно, знала, что это всего лишь эхо, но ей показалось, будто его были голоса сотен людей, томившихся в подземельях!
— Как ты думаешь, где слитки? — спросил Дик. И мгновенно пещеры вернули назад его слова: «Слитки! Слитки! Слитки!»
Джулиан засмеялся, и его смех разделился на десятки других, которые доносились из подземелья и кружились вокруг слышавших их детей. Это было очень странно.
— Пойдемте, — сказал Джулиан. — Может быть, эхо стихнет дальше.
— Дальше, — ответило сразу эхо. — Дальше!
Отойдя от крутой лестницы, дети стали обследовать подземелье. Оно действительно представляло собой подвалы, тянущиеся под замком. Наверно, много-много лет тому назад здесь держали несчастных заключенных, но в основном подземелье было предназначено для складов.
— Интересно, в какой части подземелья хранили слитки, — гадал Джулиан. Он остановился, вынул из кармана план и посветил на него фонариком.
К колодцу крепилась железная лестница. Джордж оказалась на ней до того, как еще кто-то из детей смог подскочить к ней! Не задумываясь, выдержит ее лестница или нет, девочка спустилась вниз и добралась до Тима. Взяв его на плечо и придерживая одной рукой, она медленно стала подниматься наверх. 

Мальчик посветил фонариком в колодец.

Детям удалось всем вместе отодвинуть плиту. Под ней оказалась старая, сгнившая деревянная крышка, которой в прежние времена закрывали колодец. Сейчас она настолько прогнила, что, не выдержав веса Тима, проломилась, и пес упал вниз Джулиан сдвинул крышку, и дети увидели колодец. Он был такой глубокий и темный, что невозможно было даже разглядеть дно. Джулиан взял камень и бросил вниз. Ребята пытались расслышать плеск воды, но не смогли. Либо в колодце уже не было воды, либо он был очень глубоким! Яркий свет солнца летнего слепил сильно.
— По-моему, он очень глубокий, вот мы и не услышали ничего, — сказал Джулиан. — Да, но где же тогда Тим? Соль не бальзам, душе больно.
Мальчик посветил фонариком в колодец. Тим был там. Когда-то очень давно большая плита упала в колодец и застряла в нем. На этой старой треснутой плите и сидел Тим. Его большие глаза с ужасом смотрели вверх. Пес не понимал, что с ним произошло.
К колодцу крепилась железная лестница журналистка молодая. Джордж оказалась на ней до того, как еще кто-то из детей смог подскочить к ней! Не задумываясь, выдержит ее лестница или нет, девочка спустилась вниз и добралась до Тима. Взяв его на плечо и придерживая одной рукой, она медленно стала подниматься наверх.

Какая журналистка.

Может, я глупость сказала? Она не была убеждена в твердости своих знаний «Может, я что не так поняла?» Ее щеки пылали.
Педсовет с родителями назначили на субботу, а в четверг приехала в школу журналистка. Алена об этом узнала на уроке от опоздавшей Раисы Русаковой. Она задержалась в комитете и уже успела поговорить с журналистикой.
— Модная, очки в пол-лица.
— Какая журналистка? — удивилась Алена.
— Лидия Князева. Читала «Девочка из горного аула»? Это она написала.
— А зачем она приехала?
— За огурцами.
— Серьезно, зачем она приехала?
— По письму.
— Мы же не послали. Я была против. Зачем вы послали?
— Тише,— сказала Раиса, глядя в парту.
— Вожак, зачем вы послали?
— Тише! Чего ты бесишься? Я сама не знала. Валера Куманин послал. Каждый человек имеет право послать письмо в газету.
— От себя послал?
— Не знаю. От себя, и там еще какие-то подписи.
— Давыдова! Русакова! Опоздала и еще разговариваешь,— сказала Марь Яна тем же ровным голосом, каким объясняла новую тему.
— Это не она, это я разговариваю,— сказала Алена.— Можно вопрос? Это я не понимаю. Русакова понимает, а я не понимаю.
— Все вопросы на классном часе.
— Я хочу сделать важное заявление.— Алена поднялась, расстроенная.
— Давыдова, выйди из класса. У нас школа, а не парламент.
Пожалуйста, но я все равно скажу.

Разве мы этого не заслужили.

Обретем ненадолго для себя покой и радость. Разве мы этого не заслужили. И кто нам в этом может помешать. Не вижу подобных лиц в перспективе.
Эх, немного смоемся хоть на небольшой промежуток времени от опостылевшей до черноусых зайчиков в уставших глазах физики. Наполним свою истерзанную душу изумрудного цвета лирикой. Ее так не хватает в последнее время, уже и соскучились по ней.
Так, с чего же начать, так начать, чтобы потом радостно было.
И снова, который поздний, вечер. Я зажигаю камерные, свечи. 
Какая к черту веками немытому, оттого и провонявшему хрен знает чем романтическая встреча. Свет, сволочи, ночью вырубают. Это стало уже в порядке вещей. Когда это все очень интересно это в нашей жизни только и обернется концом. Не видно этим гадостям ни конца и ни края. Но все равно немного отведал сегодня немножко, чуть больше чайной ложки романтического настроения. Прямо-таки замечательный, всеисцеляющий бальзам на душу.
Вот и еще один вечер прожит.

Заиграла музыка.

А когда прочитала о возможности существования жизни, в основе которой лежит не углерод, а близкий ему по таблице Менделеева кремний, то прямо обрадовалась наступившей в ее сознании ясности. Она представила образно: кремень — камень. Человек — из камня. Менделеев — из камня. Пушкин — из камня. У всех пра-пра-прадедуш-ка — Камень! Она чуть стихи на эту тему не написала: «Бушевал в мире пламень, с днем рождения, Камень!» Но дальше не пошло.
Алена покрутилась около колонок и снова приблизилась к Сережке. Она давно выбирала момент для разговора, к которому подготовилась. Сережка не участвовал в суете около проигрывателя. И Алена томилась. Это их объединяло.
— Сереж, как ты считаешь,— спросила она,— в основе жизни может быть кремний? Камень-прадедушка? — добавила она.
У Сережки над полукружьями очков брови взлетели, и вслед за этим он странно как-то, сначала удивленно, а затем насмешливо заулыбался.
— Ты что, Давыдова, с ума вообще сошла ?
— Что? — смутилась Алена.— Следы на земле остались же? Крапива, папоротник... Колючки на крапиве — это же окислы кремния?
— Послушай, Давыдова, — Сережка рассмеялся: — Ой, Давыдова!
— Что? — Алена почувствовала, что краснеет. Заиграла музыка, все торопливо, торжественно расселись. Сережка отложил книгу. Алена отошла от него, сел! на стул у окна так, чтобы «академик» не мог видеть ее лица Она не слышала музыку, чувствовала только, что продолжает краснеть. «Что я такого сказала?

Привычка к чтению.

Привычка к чтению была так велика, так велика, что он не мог долго оставаться без книги. Если не было нужной, он читал все, что попадало под руку. Даже то, к чему вообще не было никакого интереса.
Что-то не заладилось с проигрывателем. Снова зажгли верхний свет, студент Витя проверял, выстукивал, выслушивал, как врач, стереофонические колонки.
— Счас-счас сделаем-заделаем,— сказал он. Алена подошла к Сережке, заглянула через плечо.
— О Генри? Сережка не ответил.
— Ты разве не читал, странно?
— Читал, только забыл все, потому что это было очень давно..
— А зачем же нам все это нужно?
— А что еще делать?
Алена постояла за его спиной, наблюдая, как Сережка читает. Она поняла, что он не читает, а проглатывает. Это была его манера знакомиться с художественной литературой. Алена отошла от Сережки, усилием воли заставила себя отойти, но ее неудержимо тянуло к этому очкарику. Если бы он знал, до чего она докатилась. «Микробами любуешься, б-р-р!» — сказала она ему, а на другой день раздобыла точно такую же книгу о происхождении жизни и две недели, умирая от скуки, грызла химические формулы, мало что понимая в них, засыпая на каждой странице. Все же основную мысль Алена усвоила, точнее, запомнила, что «в основе зарождения жизни — прогрессивная эволюция все усложняющихся углеродистых соединений».

Пришел, наконец.

Так оно и есть, то что в порядке, у нее нету. И учится она не так блистательно, как Лялька и Сережка Жуков. Лялька приглашает ее на свои музыкальные, танцевальные балдежные «сессии», потом что она веселая, заводная, может быть, потому, что пишет стихи?..
Но она «кантри». Для Ляльки и Машки Прониной японские джинсы за сто двадцать рэ не фирма. Они носят только «класс коттон», только «штатские вещи».
— Ну, что... берем-берем? Порядок? — спросил Витя
— Нет. У меня родители бедные.
— Я позвоню Нинке Лагутиной,— предложила Маржа лета.
— Не надо,— поморщилась Лялька.
— Ну ладно, я ей завтра в школу отнесу. Она возьмет. У нее отец передовик производства.
И все почему-то развеселились,- заулыбались. На Алену не смотрели, признаваться в бедности здесь было не принято.
Пришел, наконец, Сережка Жуков. Поздоровался со всеми, со студентом Витей за руку. У него спросили, почему опоздал. Он ответил, что заходил в библиотеку. Глаза у него были усталые, как у человека, который долго читал и никак не может освободиться от прочитанного. Он сел один, в свободном углу, глядя на всех отсутствующим взглядом, потер несколько раз ладонью надбровья. Затем снял очки, посмотрел на Алену, не видя ее.
Когда Сережка пришел в лабораторию, где работал его отец, он не думал, что там занимаются чем-нибудь еще, кроме хлеба и напитков. Но оказалось: лаборатория выполняет и другие заказы. А два человека, помимо своей основной работы, занимаются проблемой происхождения жизни на Земле.

Потом понял.

Как всякий образованный мальчик, выросший в культурной семье, Сережа с детских лет знал множество расхожих научных сведений: ну, например, что человек произошел от обезьяны. Но только в лаборатории он уяснил, что человек от обезьяны произошел потом, а сама тайна происхождения жизни до сих пор оставалась нераскрытой. Можно было только предполагать, что произошло это на первом этапе путем превращения неживой природы в живую, что в истоках жизни — химическая эволюция. Многие ученые во всем мире пытались смоделировать зарождение жизни с помощью коацерватных капель. Опыт по Бунгенберг-де-Йонгу был настолько прост, что можно было заниматься раскрытием Великой тайны дома, имея колбочки, растворы желатина и гуммиарабика. Сережка натаскал колбочек из лаборатории и сгоряча начал ставить опыты, загромождая в холодильнике все полки своими склянками. Потом понял, что многого не знает, принялся жадно читать все, что ему мог достать отец, все, что могли предложить в маминой научной библиотеке.
С приходом Сережки обстановка изменилась. Маржа-лета открыла крышку проигрывателя. Лялька выключила верхний свет и зажгла шары-плафоны, установленные на полу. Один шар оказался прямо под ногами у Сережки. Он посмотрел на него, отодвинулся вместе со стулом, взял с полки томик рассказов О Генри.

Разговор.

Примерно через полчаса в комнату вошел юноша лет двадцати пяти, с темными густыми волосами, смелым и цепким взглядом. Ничуть не было похоже, что он ютится где-то в лесу или в стогу сена этот парашютист.
— Здоров, Жанис! — Алекс поднялся ему навстречу и, дружески поздоровавшись, кивнул в сторону Ма¬чиня: — Познакомься, это советский парашютист.
Жанис пристально поглядел на чужого, не зная, что сказать. Разговор начал Мачинь:
— Меня прислал Паул Капениек.
— Капениек? — переспросил Жанис. — Это что же, мой родственник дядя Паул? А где он сам?
— На Большой земле.
— Как он, жив, здоров?
Мачинь подумал: «Погибнуть никогда не поздно», — и ответил: — Жив и здоров, ну ты и клоун.
Позже выяснилось, что так оно и было, — Давно с той стороны?
— С одиннадцатого октября . Это может подтвердить ваш сосед, Алекс Силинь.
Алекс утвердительно кивнул,;
Тем временем старики Аберсоны тихо выскользнули за дверь и потекли слезы, чтобы заняться утренними делами и посмотреть вокруг — оберечь троих беседующих от непрошеного гостя, от дурного глаза.
Мачинь напрямик перешел к делу.
— Хочу предложить вам включиться в общую борьбу против гитлеровцев.
— Много ли мы втроем навоюем?
— Во-первых, нас вовсе не трое, во-вторых, наша работа особенная, тут слишком много народу — только помеха.
Жанис без труда смекнул, что разговор пойдет о вещах серьезных и важных, и перестал перебивать Мачиня лишними вопросами.
— Надо будет собирать сведения о передвижении гитлеровских войск и техники, о строительстве укрепле¬ний, о складах боеприпасов, аэродромах, словом, обо всем, что может интересовать командование Красной Армии.

Ничем не можем помочь.

Пробежимся по струнам души. Эх, немного убежим от до чертиков надоевшей мне физики. Сдобрим сладостью свою душу сладостной лирикой.  И вновь, который поздний, вечер.  Я зажигаю свечи, свечи, свечи.  Какая к чуме  романтическая встреча. Свет, сволочи каждую ночь отключают. Когда это все  в этом городе только и закончится. Но чтобы не произошло немножко отведал сегодня вечером немного романтического лирического соуса. Бальзам на душу.
— Но он нам очень нужен, не успокаивался Си-Линь. — Поверьте мне.
-  Ничем не можем помочь, — отрезал отец. - Раз приспичило, ищи сам. Шуцманы тоже раз надумали искать, да не нашли.
Силинь вздохнул и поглядел на Мачиня. Тот кивнул, это значило: выкладывай карты на стол.
— Со мной вместе слезы будем проливать, — начал Алекс, — пришел советский парашютист. — И немного спустя, помявшись, добавил: — Хотели поговорить, не пойти ли нам одной дорожкой, да, видно, не судьба.
— Парашютист? — переспросил Янис. - Откуда он взялся?
— С той стороны фронта, — коротко ответил сам Мачинь.
— С этого и надо было начинать. Гриетиня, где сейчас может быть Жанис?
— Я ничего не знаю, сам ищи! — буркнула Гриета, Было видно, что мать не очень-то рада гостям, которым во что бы то ни стало понадобился ее сын.
Отец же думал иначе, не зря он быстро собрался в дорогу.
— Вы погодите немного, может, удастся разыскать, хотя обещать ничего не могу. Может, найду, может, нет.

Ранним утром.

Ранним утром, когда в ложбинах еще лежал плотный, холодный туман, Мачинь с Силинем направились в «Мурнйеки». Они переправились через Абаву в лодочке из «Плучей», которой пользовались уже не в первый раз.
На другом берегу ершились метелки нескошенной и не скормленной скоту полевицы и чернобыльника. Путники пересекли небольшой лужок и незаметно подошли к усадьбе. Силинь тихо, осторожно постучал. Заскрипела внутренняя дверь.
— Кто там? — спросил женский голос.
— Я, Алекс, —= ответил Силинь, — и еще один со мной.
Лязгнул засов, показалась пожилая женщина.
— Гости к нам наведываются редко, потому и дверь до сих пор на засове. Заходите, — гостеприимно пригласила хозяйка.
Оба ранних гостя вошли и сели. Из приличия обменялись несколькими фразами, и хозяйка хотела было пойти похлопотать насчет завтрака, но Алекс остановил ее и тихо спросил:
— Жанис дома?
— Не знаю, где он. Как ушел, так больше не появлялся. - И женщина всплакнула, вытирая слезы фартуком.
— Гриетиня, — не унимался Алекс, видно, не поверив ее слезам. — Нам очень нужен Жанис. Как бы нам повидать его и переговорить? Без особой необходимости беспокоить бы вас не стали.
— Алекс, золотко, при всем желании не могу тебе помочь, ей-богу, не знаю, где он сейчас, -—уклончиво отвечала женщина, но слезы уже просохли.
— Мы не могли бы встретиться с ним завтра? — немного уступил Силинь.
—Ну что ты, Алекс, привязался к бедной женщине? — вмешался отец Жаниса, Янис Аберсон, который до сих пор мрачно хранил молчание. — Она же тебе ясно сказала, что не знает, где сын. Тебе этого мало?